заявил о согласии с предложением Бидо о линии границы между Югославией и Италией и с интернационализацией Триеста. 3 июля СМИД согласился объявить этот город «свободной территорией».

…«Полинька, родная моя! Получил твое письмо с упреком и, конечно, готов признать свою вину. Должен все же сказать, что заняты мы были здесь очень сильно, так как канители с нашими партнерами очень много. Все же наметился некий сдвиг по мирным договорам, хотя мы и не достигли всего желаемого. Телеграммы вокруг “Конференции четырех” дают общее представление об этом. На очереди споры по германскому вопросу, что очень важно и будет иметь большой отклик в международной печати. Скучаю очень по тебе, моя милая, и по дочке, рвусь к вам всею душою, но еще несколько дней должен буду пробыть здесь. Скоро увидимся. Крепко целую, обнимаю!»[910]

Решающим на конференции стал день 5 июля, когда западные партнеры попросили о частной встрече министров, чтобы наконец определиться с датой открытия Мирной конференции и начать рассылку приглашений. Молотов согласился, но только при наличии поддержки советских условий репараций с Италии. Партнеры запротестовали: они не могли допустить, чтобы их заподозрили, будто они «купили» Мирную конференцию за 100 миллионов долларов. Молотов тут же нашел выход: давайте объявим дату — 29 июля, а вы мне обещаете после этого согласовать репарации. Измученные министры согласились. «Мы думаем, что у нас больше оснований рассчитывать на то, что на этом вопросе мы сломаем их антисоветское упорство, что для нас вдвойне выгодно, — информировал он “Дружкова”. — При этом мы считаем, что по вопросу о Триесте и югославской границе мы договоримся на поправках к проекту Бидо». Сталин не возражал, и эта тактика себя оправдала[911].

Но вопрос о Мирной конференции вопреки ожиданиям западных министров на этом не закрылся. «Мы ожидали, — писал Бирнс, — что приглашения будут направлены на следующий день, но мы сильно недооценили неистощимое упрямство мистера Молотова». На протяжении следующих четырех дней он добивался принятия четких процедурных правил предстоявшей конференции, настаивая на принятии всех решений большинством в две трети голосов. В какой-то момент Бевин был так взбешен, что с поднятыми кулаками поднялся из-за стола и готов был броситься на Молотова, но тот и глазом не повел. Партнерам пришлось в итоге согласиться, но Бирнс сделал оговорку о возможности изменения такой процедуры, если это решит сама Мирная конференция[912].

Еще одним острым вопросом стал предложенный Бирнсом план демилитаризации Германии. Как реагировать? Сталин в несвойственной ему манере провел обсуждение путем опроса, к которому привлек 38 высших руководителей и экспертов. Сошлись на том, что целью американцев был вывод советских войск из Германии с ее последующим политическим объединением и экономическим поглощением Соединенными Штатами.

Отъезд в Москву задерживался.

«Полинька, милая моя! Я опять виноват, что не сразу ответил на твое письмо (второе). Должен сказать, что как-то вышло так, что в эту поездку я оказался еще больше занят и, главное, еще больше поглощен делами совещания, чем во время апрельско-майской поездки. Но теперь главное уже решено и притом в основном в желательном для нас смысле. Значит, мы не зря поработали. Но все это требует большого внимания, сосредоточенности и нервов — и только тогда выходит что-либо подходящее для нас. Могу без хвастовства сказать, что и наши партнеры почувствовали не раз, что имеют дело с людьми, знающими свои задачи и обязанности. Завтра (9/VII) мы должны перейти к обсуждению германского вопроса. У меня готовы два выступления, предварительно утвержденные, которые будут полностью опубликованы в нашей прессе. Дело очень серьезное, и наши заявления должны прозвучать внушительно… Очень скучаю по тебе и дочке. Хочу поскорее вернуться в Москву и быть с вами. Только прошу тебя, родная, любимая моя, не нервничать. Теперь уже скоро я вернусь к тебе…»[913]

Молотов выступил с заявлением «О судьбах Германии и мирном договоре с ней», мотивируя советские возражения тем, что Бирнс оставил в стороне вопросы репараций и демократизации политического строя Германии. В заключительный день работы Парижской сессии, 12 июля, Франция предложила отторгнуть от Германии в собственное управление Рейнскую область и Саар и интернационализировать Рур. Бирнс и Бевин не возражали, Москва была готова разменять это на репарации в размере 10 миллиардов долларов[914]. Молотов поднял этот вопрос на обеде в честь Бирнса в советском посольстве. Тот был против конкретных сумм репараций. Молотов поднял и другой волновавший Москву вопрос: о перемещенных лицах, которых Запад не спешил возвращать в СССР.

— Американские власти не выдают изменников Советскому Союзу. Эти изменники заслуживали бы расстрела, но советское правительство готово предоставить им возможность искупить свои грехи трудом[915].

Проблема так полностью и не решится. Огромное количество власовцев, бандеровцев, прибалтийских фашистов останется на Западе, будет работать в американских спецслужбах. А их потомки составят костяк будущих экспертов СССР, творцов «цветных революций» и даже войдут в состав правительств независимых прибалтийских государств, Украины уже в XXI веке.

В целом Москва осталась довольна результатами Парижской сессии СМИД. Продвинулась подготовка мирных договоров с европейскими союзниками Германии, причем во многом — на советских условиях. Молотов информировал советских послов, что «по всем важнейшим вопросам мы достигли приемлемых для нас решений»[916].

Новое обострение отношений возникло в августе 1946 года в связи с продолжавшимся нажимом СССР на Турцию. 7 августа советское правительство выступило с повторным предложением о «совместной обороне» проливов. Анкара, опираясь на полную поддержку Запада, ответила решительным отказом. Именно в связи с «военной тревогой» вокруг Турции в Вашингтоне был разработан план региональной войны «Гридл», предусматривавший бомбардировки Советского Союза с турецкой территории с использованием ядерного оружия[917]. В Турцию была направлена военно-морская армада, создавалось Средиземноморское командование американских ВМФ, закреплявшее постоянное присутствие флота США. «Хорошо, что вовремя отступили, — вспоминал Молотов, — а то бы это привело к совместной против нас агрессии»[918].

Вскоре Кремль узнал от разведки о существовании и еще одного американского плана атомной войны против СССР, получившего название «Пинчер» и предусматривавшего нанесение ядерных ударов по двадцати крупнейшим городам и основным войсковым группировкам с последующим вторжением американских войск через Польшу, Балканы и Средний Восток и оккупацией Советского Союза[919]. Впрочем, возможности для его реализации были весьма ограниченными. На середину 1946 года США имели на руках 9 атомных бомб, годом позже — 13, а в 1948-м — 56[920].

27 июля 1946 года советская делегация во главе с Молотовым опять вылетела в Париж. На сей раз с ним была